О телесных подвигах святых. Доклад на XIX Иринарховских чтениях
Путь святости есть путь подвижничества, непрестанной и продолжительной духовной брани. Слова из христианского лексикона — смирение, кротость, незлобие, связанные с утонченным состоянием души, — удивительно сопрягаются с терминами воинства, сурового сражения. Наставляя христиан Ефеса, апостол Павел называет орудия духовной брани: «пояс истины», «броня праведности», «щит веры», «шлем спасения», «меч духовный» (Еф. 6:13-17)[1].
Обращаясь к истории православной аскетики, мы можем попытаться осмыслить ее особенную составляющую, связанную с несением подвижниками телесных подвигов. Имеются в виду не обычные телесные упражнения, описанные в уставах монашеских обителей (главным образом, пост и поклоны), а подвиги исключительные, превышающие границы человеческого естества. Сам вид такого подвига нередко становился вторым именем святого, как например, Исайя Отшельник, Исаакий Молчальник, Марк Пещерник, Исидор Затворник, Никита Столпник и др. Если духовная, внутренняя брань невидима и трудно описуема, то телесный подвиг, предпринятый святым подвижником, более понятен для нас и, так сказать, «ощутим», поэтому привлекает к себе общее внимание. Целые поколения русских людей не только трепетно хранили память о строгих подвигах чтимого святого, но, как правило, почитали и сами предметы этого подвига. Даже для людей внешних, отдаленных от Церкви, рассказы о крайне суровых условиях жизни некоторых святых, хотя и воспринимаются как некая «экзотика», тем не менее, связываются с чем-то возвышенным и даже «героическим».
Безусловно, телесный подвиг как таковой необходим в жизни любого христианина, но повторим, что мы обращаем внимание на очень редкие и поразительные случаи, когда некоторые святые подъяли подвиги, превышающие обычное разумение, так что они «распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5:24) в самом буквальном смысле. Возможно, что попытка осмысления подобных подвигов может несколько приоткрыть завесу над тайной их духовной жизни, а также более ясно очертить существо и цель христианской жизни вообще.
Назначение телесных подвигов заключено в общеизвестном выражении: «для усмирения плоти». Что стоит за этими словами? В основе православной аскетики лежит положение о крайней раздвоенности, раздробленности человеческого естества, происходящей из грехопадения. Отцы Церкви описывали внутреннюю брань между двумя противоположными хотениями в человеке — с одной стороны, стремления к святости, с другой — ко греху, и эта брань многократно усиливается, ожесточается при твердом склонении воли подвижника на путь святой жизни. Противоборствует человеку как его падшее естество, так и внешняя демоническая сила. Путь освобождения, возвращения душевной целостности человеку ассоциируется с образом связывания, оковывания своего внутреннего «двойника», как его называл Ф.М. Достоевский[2]. Учитывая теснейшее соединение в человеке жизни души и жизни тела, при особенной дебелости последнего, создается необходимость, так сказать, «связать» и тело, дать ему свойства некой «мертвенности», нечувствительности ко всему греховному.
Начало строгого подвига заключено, безусловно, в благословении свыше, в призвании Божием, подобно призванию на подвиг мученичества. При всей начальной ревности без благодатной помощи невозможно пройти поприще сурового подвига. В ином случае говорили, что подвижник «подвизается незаконно». С согласием подвижника на вхождение в область неизведанной брани соединяется подвиг веры и глубочайшего смирения. Можно сказать, что правило «золотой середины», столь бережно хранимое в монашеских общежитиях, здесь начинает нарушаться. Монах, хранимый как покровом послушанием отцам-наставникам, уже переходит меру умеренного воздержания и должен всецело предаться в руки Божии. Авраам отправился в землю Ханаанскую, послушавшись призыва Господня, но он не ведал, что его ожидает, и поэтому назван Церковью «отцом верующих». Смирение же есть покров перед неизбежным искушением тщеславием — источником одной из самых долгих и тонких браней, в которой очень многие пали. Один из признаков смирения — хранение подвига втайне[3]. Потеря смирения в подвиге есть не только обесценивание аскетических трудов, но и причина духовной погибели.
Также на твердую веру опирается преодоление условий жизни, превосходящих меру человеческого естества. Жизнь подвижника становится как бы выше законов природы, что может быть только даром Божиим, в этом случае предполагается тщательное охранение подвижником своего смирения. В житии преподобного Иринарха Ростовского описывается случай, когда святой отдал страннику свои сапоги, сотворив молитву: «’Дай мне, Господи, теплоту ногам моим, да обую странника и дам с себя сапоги ему на ноги’. И окончил молитву и сказал: ‘Аминь!’ И, сняв с себя сапоги, отдал нищему. И с того часа, — отмечает жизнеописатель, — дал ему Бог терпение и теплоту: ходил по морозу как по теплой келье»[4].
Хотя и существует определенная последовательность в прохождении добродетелей, однако в духовной жизни нет однозначной «прогрессии». То есть проходящий подвиг часто не переходит «от силы в силу», а как бы даже «пятится» назад, возвращается в глубину своей немощи, познает самое существо покаяния, что возможно при значительном «расширении» души, как об этом говорит Псалмопевец: «Егда расширил еси сердце мое» (Пс. 118:32). Следует думать, что груз и неудобства для тела в этом смысле помогают сохранить постоянство в непрестанном покаянии, позволяют обрести его нужную глубину. Телесные ощущения в подвиге соединяются с внутренними, душевными, и увеличивается «амплитуда» этих ощущений — от благодатных состояний до переживания крайней богооставленности[5]. Испытывая такие колебания, душа, как и тело постепенно приобретает особую выносливость.
Нередко описание реалий подвижнической жизни сопрягается с понятиями умирания, умерщвления, и чувство близкой смерти было знакомо святым подвижникам. Нам это трудно представить, но, например, пребывая в непрестанном холоде или сильном молитвенном напряжении, человек не может не чувствовать, что он вот-вот умрет, однако, оставаясь внутренне тверд в вере, — не умирает (это, безусловно, возможно лишь при «законном» подвиге). Преодолевая же всевозможные демонические страхования, подвижник приобретает духовное мужество — одну из самых необходимых добродетелей. «Велик и свят подвиг предать тело свое в руки мучителей за исповедание Имени Христова. Но не меньше надо было мужества и этим добровольным мученикам, чтобы каждый день, каждый час предавать тело свое медленным постоянным терзаниям и постепенному умервщлению»[6].
Нас, читателей житий святых подвижников, наиболее поражают продолжительность и постоянство в подвиге. Например, в житии преподобного Фомы Дефуркина (память 10 декабря) описывается, как в течение трех лет он испытывал нашествие комаров, которые заполняли всё пространство его келии, набиваясь даже в рот. После этого также три года началась напасть с мухами, непрерывно жаливших его тело. Мухи сменились муравьями, добавив еще три года страданий, но святой «оставался непоколебим в подъятом им подвиге терпения». После насекомых случилось нашествие множества змей. Списатель жития замечает: «Это многим может показаться невероятным, но то не было каким-либо только привидением. Змеи являлись не в воображении преподобного Фомы, но на самом деле подползали, окружали его, и не однажды, или дважды, а постоянно». Окружаемый змеями святой Фома прожил 11 лет. Не дерзаем даже предполагать что-либо о духовных переживаниях преподобного отца, и остается непостижимой загадкой находящееся за скупой строкой жития: «Святой при этом не произнес ни слова ропота»[7].
За двухтысячелетнюю историю христианства было явлено множество видов подвижничества. В известном труде епископа Варнавы (Беляева) «Основы искусства святости»[8] называется десять основных видов телесных подвигов: бдение, пост, нагота, лишение себя постоянного и удобного крова, долулегание[9], вериги, поклоны, мученичество, юродство, воскизм[10]. Из этого многообразия можем выделить один вид подвига, а именно, — ношение железных вериг[11], которое, как можно думать, символически наиболее близко соответствует смыслу христианского крестношения.
Конкретизация этого символа следует из слов Спасителя: «Возьмите иго Мое на себя… иго мое благо, и бремя Мое легко есть» (Мф. 11:28-30). Также: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Лк. 9:23). Благое иго, полученное от Христа и несомое на своих раменах, побуждает к непрестанному памятованию о распятии. До настоящего времени на монашеских параманах вышивают слова из послания Галатам: «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу» (Гал. 6:17). По своему исполнению вериги в большинстве своем изготовлялись по образцу монашеского парамана и, собственно, являлись самим параманом. Ношение вериг не должно побуждать к мысли о возвышенности подъятого служения, некой его «сверхдолжности»[12], а, наоборот, снижать самомнение подвижника к осознанию своих греховных пут, обращать ум к хранению единой мысли о принятии на себя язв Христовых. В этом отношении слово «вериги» употреблено в одном из тропарей Псалтири: «Ко множеству милости Твоея ныне прибегаю: разреши вериги, Богородице, согрешений моих»[13].
Традиция ношения вериг происходит из подражания узам Спасителя, а также веригам первоверховных апостолов Петра и Павла[14]. Господь был связан воинами в Гефсиманском саду и связанным был приведен на суд к Каиафе (Ин. 18:12,24). Замечательно, что и Петр, и Павел дважды были в узах — сначала в Иерусалиме, а затем в Риме. Петр во время гонения Ирода Агриппы I, скованный двумя цепями, был в Иерусалиме заключен в темницу. После явления ему Ангела Господня цепи пали с его рук, и он был чудесно выведен Ангелом из темницы мимо стражи (Деян. 12:1-11). Вериги Петра, тайно взятые затем христианами, благоговейно ими почитались, от вериг происходили исцеления. В 439 году императрицей Евдокией одна из петровых вериг была послана в Рим, где святыня была положена в специально построенной церкви вместе с другой веригой Петра, которой он был связан в римской Мамертинской тюрьме накануне своей казни[15]. Обе эти вериги в настоящее время хранятся в ларце-реликварии в римском храме Сан-Пьетро-ин-Винколи («Святой Петр в оковах»)[16]. Установленная богослужебная память поклонения честным веригам апостола Петра (16 января) подтверждает традицию поклонения как веригам святого Петра, так и веригам, принадлежащим другим прославленным подвижникам[17].
Апостол Павел также был скован двумя цепями после того, как был схвачен в Иерусалиме и посажен в крепость (Деян. 21:33). Накануне о его узах пророчествовал пророк Агав, связав пояс Павла (Деян. 21:11). Примечательны слова апостола в ответ на увещания его спутников не ходить в Иерусалим: «И ныне се, аз связан Духом, гряду в Иерусалим, яже в нем хотящая приключитися мне не ведый» (Деян. 20:22)[18]. Толкование святителя Филарета Московского на это место во многом раскрывает сущность ношения «духовных вериг»: «Что такое «связан Духом»? — спрашивает святитель. — Павел был связан и веден духом, подобно тому, как Иисус возведен был духом в пустыню по Своем Крещении… По той мере, как отказывают в удовлетворении похотям плоти, плоть умирает для греха, и дух оживает для правды, или добродетели. Добровольная неволя самоотвержения есть совершенная воля Божия, и глубочайшее порабощение закону духа есть высокое право гражданства в Царствии Божием. Посему пленник и узник духа не захочет расторгнуть свои узы или выступить из своего плена»[19]. Подобно Петру, Павел в Риме также пребывал в узах, о чем он пишет ученику Тимофею[20].
В подражание Господу и первоверховным апостолам многие древние монахи-аскеты носили вериги, о чем, в частности, упоминает святитель Григорий Богослов: «Другие изнуряют себя железными веригами, и истончевая персть (плоть), истончевают вместе грех»[21]. Тем не менее, по сравнению с общим числом египетских и палестинских подвижников эти примеры были весьма немногочисленны.
В русской традиции сохранилось немало свидетельств о ношении подвижниками вериг: вериги носили, в частности, преподобные Феодосий Печерский, Марк Пещерник, Иоанн Многострадальный, Евфросиния Полоцкая, Кирилл Белозерский, Никита Столпник, Иосиф Волоцкий, Василий Блаженный, Иринарх Ростовский, Геннадий Костромской и другие. Примечательна история вериг Никиты Столпника, Переяславского чудотворца (память 24 мая). Его родственники, посчитав, что эти вериги, блестевшие от долгого трения, были серебряными, соблазнились и задумали умертвить святого. Так, подражание страстям Спасителя в долгом подвиге завершилось мученической кончиной святого. Вериги, брошенные грабителями в реку, были чудесно обретены плавающими на поверхности реки, и при их обретении произошли исцеления.
Нельзя не заметить, что многие наставники монашества не одобряли ношение вериг[22]. Известно поучение преподобного Серафима Саровского, которое он дал на вопрошание некого лица о ношении вериг. «Кто нас оскорбит словом или делом, — ответил ему преподобный Серафим, — и если мы переносим обиды по-евангельски, вот и вериги наши, вот и власяница! Эти духовные вериги и власяница выше железных, которые надевают на себя нынешние люди. Правда, многие из святых отцов носили и власяницу и железные вериги, но они были мужи мудрые и совершенные и всё это делали из любви Божией, для совершенного умерщвления плоти и страстей, и для покорения их духу… Но мы еще младенцы, и страсти всё еще царствуют в нашем теле и противятся воле и закону Божию… Можно ли же в таком состоянии духа и жизни покушаться на подвиг, свойственный мудрым и совершенным отцам, носить вериги и власяницу?»[23]
Краткое описание телесных подвигов святых угодников заключаем ссылкой на уже упоминаемый труд епископа Варнавы «Основы искусства святости». Автор задумывал включить в книгу отдельный параграф, называемый «Благодарение». Это весьма примечательные заметки о христианских подвигах крепостных христиан, примеры которых были собраны из разных источников. Можно привести несколько фрагментов из этих заметок.
Из рассказа Тургенева «Льгов» («Записки охотника»): «За все издевательства, которые принял старик лет шестидесяти по прозвищу Сучок, он только благодарил Бога». «Многие девушки, — говорит Салтыков-Щедрин в ‘Пошехонской старине’, — были удивительно терпеливы, кротки и горячо верили, что смерть возместит им те радости и услады, в которых так сурово отказала им жизнь».
Если епископ Варнава выделил до этого десять видов телесных подвигов у святых подвижников, то здесь он перечисляет наказания, придуманные барьями-помещиками для своих крепостных. Это: розги, раздевание донага и окунание без перерыва в реку, травля нагих крепостных собаками[24], прикладывание к ранам от розог шпанских мушек, бритье и опаливание волос на голове, подвешивание за руки и за ноги на шесты, битье по зубам каблуком, употребление железных ошейников с гвоздями, «уточка»[25], «люлька» (род дыбы), «горячая рубашка» (с резаным конским волосом), «барская кровать» (в которой нельзя пошевельнуться), «комарня»[26], «казнь индюками»[27], кормление селедками (причем, пить не давали). Всего в этом перечне можно насчитать 53 вида наказаний, придуманных помещиками для крестьян! «Насколько господа развращались, — отмечает автор, — настолько слуги преуспевали в доброте и приобретали чистоту и ясность души и совершенное незлобие. Такое смирение у наших крепостных было, что благодарили за «науку», за сечение и порку»[28].
Эти свидетельства необычайного терпения безвестных русских крестьян могут также стать для нас достойным примером ношения тех самых, «духовных вериг», проявлением святости и даже мученичества в обыденной жизни. Многими признается, что феномен русского крестьянства, его общинная организация, религиозное сознание еще достаточно мало исследованы. Интеллигенция в XIX веке почти не знала жизни простого народа, не осознавала глубины его веры, его чуткости в понимании идеала святости. И искать примеры подлинной святости мы можем не только в патериках и четьи-минеях, но даже в русской классической литературе.
Иеромонах Тихон (Захаров)
[1] Это апостольское зачало читается на чине монашеского пострига.
[2] Достоевский. Ф.М. Двойник. Петербургская поэма. Собр. соч. в 10-ти томах. Т. 1. М. 1956. С. 209.
[3] Это одна из причин неизвестности для нас многих подробностей подвижничества.
[4] Житие Иринарха Ростовского, списанное учеником его старцем Александром. // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 14. СПб. 2006. С. 512.
[5] «Пребывание ума во аде» неизбежно сопровождает сугубый молитвенный подвиг, о чем, например, свидетельствует преподобный Силуан Афонский. См.: Софроний (Сахаров), архим. Старец Силуан. М. 1991. С. 196.
[6] Мансветов В.И. Вериги. Собрание Императорского Московского Исторического музея. Реферат, читанный в церковно-археологическом отделе при обществе любителей духовного просвещения 17 ноября 1914 года. М. 1915. С. 4.
[7] Жития святых по изложению святителя Димитрия Ростовского. Память преподобного Фомы Дефуркина, 10 декабря.
[8] Варнава (Беляев), епископ. Основы искусства святости. Опыт изложения православной аскетики. Т. 3. Н. Новгород. 1998. С. 201-219.
[9] Лишение себя удобных условий для сна.
[10] Странники пустыни, не имевшие постоянного крова и питавшиеся подножной пищей. От слова «воски», что значит «пасущиеся», — древний вид подвижничества.
[11] По-старославянски «верига» означает «цепь».
[12] Как это было распространено в католической аскетике.
[13] Псалтирь. Богородичен по 19-й кафизме.
[14] Пророчество Спасителя Петру о его будущих узах: «Когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь» (Ин. 21:18).
[15] Жития святых по изложению святителя Димитрия Ростовского. Поклонение честным веригам святого Апостола Петра, память 16 января.
[16] В римском ковчеге Иерусалимская верига — малая, Мамертинская — большая.
[17] Примечательно, что в Москве с 1547 г. была известна Петроверигская церковь, которая была разобрана после пожара 1812 г. Переулок, где стояла церковь, называется Петроверигским.
[18] В Синодальном переводе это фраза звучит с некоторым ослаблением смысла: «И вот, ныне я, по влечению Духа, иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною».
[19] Филарет Московский, святитель. Слово в день Святителя Алексия, сказанное в Чудовом монастыре 20 мая 1827 г. // Сочинения Филарета, митрополита Московского и Коломенского в пяти томах. Т. 1. М. 1873.
[20] «Да даст Господь милость дому Онисифора за то, что он многократно покоил меня и не стыдился уз моих» (2Тим. 1:16).
[21] Григорий Богослов, святитель. Увещательное послание к Геллению, о монахах. // Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, Архиепископа Константинопольского. Т. 1. СПб. 1910.
[22] Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) писал: «В России многие святые носили вериги. При особенной простоте и при преобладании телесного подвига в русском монашестве, ношение вериг не имело того значения, которое оно должно было иметь в древнем монашестве. Это [древнее] монашество подвизалось по преимуществу подвигом душевным». Святитель показывает, что из лицемерного благочестия и разросшегося высокоумия происходили ереси и расколы: «Невежественный раскол — вот форма, в которую облеклось религиозное заблуждение русского человека». См.: Игнатий (Брянчанинов), святитель. Отечник. СПб. 1905. С. 57. (Примечание к поучению аввы Апполоса Великого.)
[23] Великие русские старцы. М. 2011. С. 402.
[24] В комментарии: «Это грустная история. Совершенно явно виден Промысл Божий над мучеником».
[25] «Связывание рук и ног и продевание шеста под ними».
[26] «Приговоренных привязывали, преимущественно во время косьбы, к стволу голыми на ночь «около поемных лугов»».
[27] «Наказание ужасное. Помещица приказывала раздевать девушек донага, связывать по рукам и ногам, покрывать простыней, обсыпать рожью и выпускать на них целое стадо индеек».
[28] Варнава (Беляев), епископ. Указ. соч. С. 212-216.